Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного - Страница 46

Впрочем, скарба у станичников тоже хватало. Грудами возвышались перевязанные веревками сундуки, узлы с тряпьем, поблескивали округлыми боками самовары, торчали края медных и латунных блюд, ножки кубков. Видать, на совесть потрудились гости незваные. Не только смердов растрясти смогли, но и купцов, мастеровых зажиточных. А то и усадьбу чью-то разорили.

Вотяки скакали вдоль обоза с копьями наперевес, собираясь перед первой телегой, всего в паре десятков саженей от боярина Умильного, конь которого переступал во главе кованой рати. Воины русские и вотякские смотрели друг на друга в упор, глаза в глаза, с неутолимой злостью и яростью. Одни видели перед собой грабителей и насильников, разоривших их дома. Другие — татей, желающих лишить их законной добычи. И всем было ясно, что в этот раз с поля боя не побежит никто. Потому что каждому из сжимающих оружие людей было что защищать.

Вотяки не атаковали, ожидая, пока все воины не соберутся в один кулак. Илья Федотович тоже не торопился, выгадывая лишние мгновения отдыха для только что вышедших из сечи соратников. Метать стрелы на таком расстоянии враги не могли. Чтобы взяться за лук, копья к стремени поставить надо, щит за спину закинуть или к седлу прицепить. А схватиться за них в двух десятках саженей от врага, коли ударить решится, снова не успеешь. Порубят в момент, луком от сабли не отмахнешься.

Между тем станичники перестраивались. Вперед выдвигались те, кто имел хороший кованый доспех — панцирную кольчугу, куяк, байдану или хотя бы невесть как попавшую в приуральские земли кирасу. Те, чьего богатства хватало только на тегиляй — стеганый халат или кожаную куртку с нашитыми на нее кусками старой кольчуги, перемещались назад, чтобы вступить в бой, когда плотный строй врага будет расколот и сеча рассыплется на отдельные стычки. Числом станичники уже не прибавлялись, и стало ясно, что кованой рати противостоит не более двух сотен всадников. Правда, стоящих в общем строю и готовых к битве.

Витязи тоже сбивались в единое целое. Справа к Илье Федотовичу прижался Трифон, серые глаза которого азартно блестели, слева притиснулся тяжело дышащий Касьян.

— С нами Бог, братья! — опустил рогатину Умильный. — Не пощадим живота своего, не посрамим земли русской! Ур-ра-а-а!

Он дал шпоры — со стороны вотяков также послышались гортанные выкрики, опустился частокол копий, тревожно заржали и начали разгоняться кони. Десять саженей, пять, две…

Зеленоглазый вотяк с длинными вислыми усами, в добротной кольчуге и мисюрке с длинной бармицей метился боярину Умильному в грудь, умело закрываясь щитом, а потому, налетая на него, Илья Федотович просто подбил рогатиной вражеское копье вверх и, проносясь справа, резко толкнул вперед щит, нанося удар окантовкой по беззащитной руке чуть ниже плеча. Станичник взвыл от боли и от предчувствия смерти. Его сердце еще билось, глаза видели, ноги сжимали бока верного скакуна, но он все равно был уже мертв — потому что выжить в гуще битвы со сломанной рукой не способен никто.

Рогатина оставалась у боярина в руках, и он наклонился вперед, толкнул ее, вытянув руку на всю длину, и дотянулся-таки на три сажени до темного стеганого халата другого врага, невидимого из-за конской головы. Тот нападения еще не ожидал, а потому острие беспрепятственно пробило плотную ткань и выскочило обратно, окрашенное свежей кровью. Копейный наконечник промелькнул слева — Умильный вскинул щит, отбивая его в сторону, повторно выбросил вперед рогатину, вогнав ее в темную шею вотякского коня. Тот завалился, вырывая оружие из рук, боярин выхватил саблю и торопливо рубанул спрыгивающего с седла станичника, пока тот был не способен отбиваться. Удар пришелся по руке у самой кирасы и снес ее напрочь. На освободившееся место, отталкивая раненого соратника в сторону, вырвался новый противник — гладко бритый, с черными как ночь глазами, в дорогой байдане с наведенными серебром пластинами, в мисюрке с золотым узором по краю, с бармицей мельчайшего плетения. Такой дорогой доспех в поле не добывают — его любовно выбирают у хорошего мастера, платят весомым серебром или сороками драгоценных мехов, берегут под надежными замками. А значит, вотяк Илье Федотовичу достался в противники знатный, не чета обычным грабителям.

— Умри, Москва! — заорал тот на хорошем русском языке, закидывая саблю за голову — но столь затянутый удар боярин парировал без труда, отбив в сторону и обратным движением рубанув вотяка по горлу. Бармица удар вынесла, не прорезалась, но вмялась едва не до позвонков, и вотяк, странно хрюкнув, повалился вниз, под копыта. Конь Умильного продолжал проталкиваться вперед, вынося к новым врагам. Двое узкоглазых разбойников, совсем молодой и пожилой, чем-то похожие друг на друга, сжимали в руках тяжелые прямые мечи, которые Илья Федотович видел разве что у лифляндских немцев. Тот, что помоложе, попытался уколоть русского в грудь — боярин подставил щит. Сталь пробила тополиный диск насквозь, высунувшись на три пальца с тыльной стороны — и застряла. Боярин потянул щит на себя, а потом полоснул оставшегося безоружным мальчишку от плеча к поясу. Глаза вотяка потухли — но второй тут же взревел страшным голосом и принялся размахивать мечом с такой яростью, что одним из ударов просто выбил саблю из руки Умильного. Станичник торжествующе заорал и даже привстал в седле, собираясь обрушить клинок на голову Ильи Федотовича, но тут в воздухе неожиданно распластался баламут Трифон — даже из седла выпал, но дотянулся, подставил под меч свой щит. Холоп упал, вскочил — вотяк обрушил меч уже на его шишак, и Трифон упал снова. Однако подаренного мига хватило для того, чтобы боярин сдернул с пояса кистень на тонкой длинной цепочке, взмахнул — станичник попытался парировать удар, но цепочка перехлестнула лезвие, и шипастый грузик все равно долетел до цели, проломил висок. Вотяк сник — и Илья Федотович неожиданно увидел впереди полосу утоптанной травы, за которой стояли телеги длинного обоза.