Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного - Страница 86

— Вотяки мясо сострогали, — дернул головой холоп. — Нет руки, видимость одна. Болтается, что плеть на заборе.

Он качнул плечом — левая рука соскользнула с колена, закачавшись наподобие тряпки. Касьян поймал ее за большой палец, вернул на место.

— И боярин не отпускает, — вздохнул он. — Хотел в монастырь Богородицкий уйти — запретил. В хозяйстве пользы от меня тоже никакой. Вот, сижу, греюсь, как хряк в луже.

— Так, может, заживет?

— Нет, служивый, — покачал головой старый воин. — Там и связки порезаны, и мяса половины нет, кость наружу торчит. Такое не зарастает.

— Плохо, — кивнул Андрей. — Кстати, а Прасковьи ты не видел?

— В людской она. За ранеными смотрит. Ныне год такой выдался: токмо один с ложа поднимется, а боярин уже двух новых увечных везет. Скоро ни единого холопа непорезанного не останется.

Людская располагалась на противоположной от кухни стороне дома. Наверное, чтобы дворня меньше к кастрюлям шастала и меньше вкусные ароматы нюхала, а больше работала, на прочее не отвлекаясь. Здесь имелось множество широких лавок, на которых и укладывались на ночлег ярыги и холопы — так что отведенное сержанту помещение считалось местом достаточно комфортным. Сюда же уложили и раненого воина — второй «порезанный», Ефрем, уже оклемался от потери крови, и о случившейся беде ему напоминал только длинный шрам на ноге. Тюмоня же, получивший удар поперек лба и перелом ключицы, по сей день лежал пластом и даже ложки поднять не мог. Скромно одетая, с завязанным на волосах ситцевым платком, Прасковья как раз кормила его с ложки густым грибным бульоном, один наваристый запах, которого мог заменить бутерброд с твердокопченой колбасой.

— Здравствуй, красавица, — кивнул Андрей, входя в комнату.

Девушка подняла на него глаза, снова опустила на раненого и тихо спросила:

— Тебя у заутрени не было, боярин. Прихворнул никак?

— Ерунда, — отмахнулся Матях. — Здоров как бык. А ты как?

— Благодарствую, хорошо все, милостью Божьей.

— Это замечательно, — кивнул сержант, прикидывая, что делать дальше. Будь он в своем времени, то пригласил бы девицу в кино или в кафе. Может, заманил бы в клуб потанцевать. А здесь-то как ухаживают? Не на кухню же ее звать, сбитня попробовать! Может, подарок сделать? Тогда, глядишь, у нее и у самой какая идея может возникнуть. Пусть хотя бы намекнет, как поступать следует…

— Подожди, я сейчас, — вскинул руки Андрей, выскочил на двор, быстрым шагом дошел до терема, открыл принесенную сюда холопами чересседельную сумку, нашел среди башкирских подношений жемчужную сетку, направился назад. Однако во дворе его перехватил одетый в ярко-синие бархатные шаровары и многоцветную атласную рубаху, слегка кривенький Умильный. Похоже, боярин от души отрывался после вынужденного походного аскетизма.

— Ты почто заутреню пропустил, служивый?

— Проспал, Илья Федотович, — пожал плечами Матях.

— Ну ладно, заутреню проспать, — расхохотался боярин. — Но как ты завтрак-то упустил?!

— Зато хорошо выспался, — парировал сержант и, пользуясь случаем, поинтересовался: — Скажи, Илья Федотович, а как можно разузнать точно, где кочевье хана Кубачбека?

— Экий ты настырный, боярин Андрей, — широко ухмыльнулся хозяин усадьбы, — и зело злопамятный. Не хотел бы я оказаться среди твоих врагов, служивый.

— И я этого не хочу, Илья Федотович, — кивнул Матях. — Так как, есть такие каналы?

— Это дело несложное, — отмахнулся боярин. — Любого купца русского, что по Поволжью торг ведет, залови, купи что-нибудь дорогое, да и порасспроси. Все тебе расскажет. И где твой Кубачбек кочует, и в каком месяце у какого колодца стоит, и когда кочевья меняет, сколько гонит скота, сколько у него нукеров в роду, сколько людишек стада-табуны пасут. Торговые гости народ такой: никогда не знаешь, то ли радоваться их приезду, то ли вешать на осине немедля.

— А чего же не вешаете? — поинтересовался сержант.

— Дык десятину платят, — пожал плечами Умильный. — Опять же, мы повесим, они повесят, и что будет? Мы про них не знаем, они про нас не знают, у нас шелка не купить, у них стали нет. Разве лепо сие? Вот перед походом всех купцов в поруб посадить — то дело благое. А так — пусть гуляют.

— Понятно, — кивнул Матях и нацелился было бежать дальше, но боярин указал на одну из взятых в татарском обозе телег:

— Ты вон ту повозку видишь, служивый?

— Да, а что?

— Эта и та, что за ней, — твоя доля, — небрежно махнул рукой хозяин усадьбы.

— Доля?.. — удивленно уставился на повозки сержант, еще не понимая, в чем дело.

— А ты как думал? — вроде как обиделся Умильный. — Да мне тридцать две повозки достались! Но я в походе воеводой был, опять же, двадцать ратников выставил. А ты сам-перст явился. Лыков и Юшин, вспомни, только по одному получили, пусть даже и на выбор. Хотя пришли сам-двое. А тебе я две телеги добра отдаю. Знаю, дом у тебя новый, пустой. Обживаться нужно.

— А холопам? — негромко поинтересовался сержант, кивнув в сторону людской.

— Холопам? — приподнял брови Илья Федотович и покачал головой: — А ты за них, служивый, не горюй. Они свое взяли. Карманы золотом али добром, что нашли, набили, с девками побаловались, и хватит. Им больше ничего не надобно; вина в кабаке купить, обнову справить, повеселиться всласть. Посему из добычи монеты и веселье холопам принадлежат, а невольники, обозы, казна, земля — то уже боярское. Дабы мы с тобой, служивый, могли всех этих бездельников кормить цельный год, для похода снарядить, обуть-одеть, коли сами платье купить поленились. Ничего, холопов заведешь, узнаешь…