— Все мы русские, — прервал молитвенное молчание Илья Федотович. — Уверен я, боярин Андрей, что и твой род своего прошлого стыдиться не станет. Глаша, милая, раз уж мы собрались, прикажи Тимке, чтобы обедать накрывала. Полдень скоро. А дел насущных несчитано…
День и вправду оказался короток — сперва Матях с хозяином дома отправился на конюшню, где боярин выбрал для него попону, седло, потник, уздечку, попутно объясняя что-то и доказывая качественность упряжи. Увы, сержант в этом деле ничего не понимал, а потому мог только кивать, стараясь делать вдумчивый вид. Потом дородная тетка в красно-синем узорчатом плаще и темной овчиной душегрейке поверх шерстяной кофты с длинными рукавами долго снимала с него размеры тонкой льняной бечевкой. Затем Дмитрий проводил сержанта в деревню Бараши, которую гроза татарского набега каким-то чудом миновала. Там местный умелец снял размер с богатырской ноги Матяха, пообещав стачать сапоги всего за неделю. Заказали пару сапог яловых, на выход, и пару воловьих, для похода. Барчук, так и не спустившийся в крестьянском дворе с седла, довольно долго выговаривал смерду, чтобы тот все делал сам, детям не поручал, и чтобы кожу лучшую взял, не жадничал. Седовласый мужик лет сорока, скинув соломенную панаму с седой головы, покорно слушал, молча кивая и не роняя в ответ ни слова. Дмитрий вскоре выдохся — дал шпоры коню, умчался.
— Будь уверен, боярин, — проводив взглядом нетерпеливого мальчишку, сказал сапожник, — ладные сапоги справлю, сносу не будет.
Матях, поднявшись в седло, неспешным шагом двинулся следом за мальчиком, все еще опасаясь грохнуться с лошади, но уже несколько разобравшись в «органах управления». Все вместе по простоте напоминало большой неуклюжий джойстик: тронул бока пятками — поехали, натянул поводья — тормоз, тянешь правый повод — поворачиваешь направо, левый — налево. Главное — не забывать ослаблять повод по мере поворота и вовсе отпускать, когда нужно ехать прямо. Все просто, за исключением пустяка: если ездок ненароком делал слишком резкое или сильное движение, конь мог повести себя самым неожиданным образом, вплоть до вставаний на дыбы или скачков, сбрасывающих ездока в траву. Плюс постоянно колышущееся, а то и жестко пинающее в зад деревянное седло. За полуторачасовую поездку Андрей намял им себе все, что только было можно. А все остальное — натер. В паху тоже нарастала боль из-за постоянно вывернутых в стороны ног. И если, выезжая из усадьбы, сержант подумывал по возвращении разговорить скромницу Прасковью, благо теперь он для нее как бы и ровня — боярский сын все-таки! — то на обратной дороге сержант мечтал только об одном: упасть ничком на свой топчан и не шевелиться до самого утра.
— Боярин…
Андрей ощутил легкое прикосновение к плечу, резко поднял голову:
— Кто здесь?
— Вставай, боярин, заутреню проспишь, — хихикнула незнакомая девчонка и прыснула из терема.
— У-у-у… — разочарованно прогудел Андрей, одновременно потягиваясь всеми членами. — Так не договаривались.
Он перекатился на спину, покосился в сторону окна. Через щели вокруг закрытых ставен пробивались красные предрассветные лучи.
«Похоже, отныне я числюсь в списке здоровых, — понял Матях, откидывая одеяло. — Стало быть, Прасковьи с квасом у постельки мне больше не положено, а положено вскакивать ни свет ни заря и бежать, куда труба зовет».
Впрочем, дело привычное — на заставе сержанту тоже всегда первым подниматься приходится, чтобы потом подчиненных подгонять. Андрей натянул портки, ставшие уже привычными мягкие заячьи поршни, рубашку. Расправил складки, стянул ткань за спину, опоясался тяжелым ремнем.
— Коли заутреня, — невольно зевнул он, — значит, день начинается в церкви. Пойдем.
Никакой службы в часовне опять увидеть не удалось — трехдневное отпевание еще не закончилось, поп читал заупокойную. Правда, домочадцы боярина Умильного были все здесь: закутанные в платки дочери, холопы, подворники, девки. Крестились, кланялись.
«Их тут не меньше сотни, — подумал, присоединяясь к общей массе, Андрей, низко поклонился ближайшей иконе. — Богато живет Илья Федотович. На него одного такая толпа трудится. Интересно, а сколько на мою долю перепадет? — Он выпрямился, столкнувшись с пронзительным взглядом худощавого скуластого старца, грозно протягивающего ему распятие с высокого иконостаса. — Кстати, нужно крестиком обзавестись. А то один я тут такой, нехорошо».
Отвесив последний поклон, боярин Умильный повернулся к выходу. Следом заторопились все остальные.
В трапезной на столе уже возвышались блюда с холодными пирогами, кувшины с квасом и самовар с горячим сбитнем. По общему примеру Матях сам налил себе пряного напитка, закусил пирогом с грибами. Вторым ему попался пряженец с луковой начинкой. На горячее две девки принесли глубокую оловянную чашу с купающимся в коричневом соусе мясом, пару крупных караваев. Хозяева повытаскивали ножи, стали отрезать хлеб, накалывать мясо и класть на мягкие ломти. Однако, как приметил Матях, все, кроме Прасковьи, ели только мясо — пропитавшиеся соусом куски остались на столе. Худенькая скромница поступила наоборот — попробовала один хлеб, не притронувшись к скоромному угощению.
— Гликерия, подай квас, — попросил боярин. — Ты без меня погреб и амбары проверь, припасы сочти. Знать надобно, сколько за время набега крепостные наши съели. Что-то, может, прикупить потребуется. А коли что залежалось — отдай сиротам, пока не сгнило, себе потом свежее заготовим. Ты, Дмитрий, опять за старшего. Как отпевать закончат, телеги и лошадей дай смердам, почивших на кладбище отвезти. Вина хлебного для поминок выкати два бочонка. Ты, Никита…