Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного - Страница 120

120

Вернемся — тогда и будем посмотреть.

* * *

Зимний путь для любого пешего и конного похож на летний не больше, нежели июньская жара — на крещенские морозы. Все тропы, тракты, проезды покрывает толстый слой рыхлого, мягкого, невесомого — но совершенно непроходимого снега, что в полях местами скрывает человека по пояс, а в лесах, меж поскрипывающими на ветру деревьями, и вовсе по грудь. Пару раз снегопад нагрянул, и коли между ними несколько саней по дороге не прошло — все, до весны о ней можно забыть напрочь.

Зато реки и ручьи, что раньше разве свежей водой радовали, а чаще — заставляли давать изрядные круги в поисках брода, теперь превращались в дороги прочные, ровные, без ям и косогоров, тянущиеся едва ли не к каждой деревне али выселкам. Снегов глубоких на льдах не бывает — ветер с ровной поверхности все под крутые берега да к густым зарослям сносит, о мостах и гатях заботиться не нужно. Иди да иди. Только мест темных берегись — там и промоина случиться может.

Вот и Илья Федотович в этот раз проторил дорожку мимо рощи да через засеянное озимыми поле токмо до Еранки — там полусотенный отряд кованой рати свернул вниз по течению и пошел, пошел широкой походной рысью. Первыми, разбивая целину, двигались четверо воинов. Хотя снег и не поднимался выше колена, однако же их коням было тяжелее прочих. Потому каждые две-три версты головные ратники сменялись на тех, кто шел вторыми — и в этой планомерной замене не делалось исключения ни для кого, даже для боярина Умильного и Андрея. По уже рыхлому, частично раскиданному копытами, частично утоптанному снегу полз обоз из пятнадцати саней, треть которых была загружена сеном, а остальные — воинскими припасами: снаряжением и оружием. Последними трусили налегке заводные лошади, по две для каждого воина, — табун изрядный, а потому для присмотра за ними Илья Федотович прихватил пятерых страдников, которых отдал под команду однорукого, но опытного Касьяна. Ерань, Лобань, Кильмезь, Вятка — отряд двигался ходко. Путь по реке хоть и извилист, зато ни в тупик забрести, ни заблудиться на нем невозможно. Шуршат полозья, ярко сверкают снега, умножая солнечный свет в несколько раз, отчего мир вокруг кажется куда как более ясным и красивым. По вечерам ратники грелись у жарких костров, целиком зажаривая на них баранов или годовалых свинюшек, потом заворачивались в толстые волчьи и медвежьи шкуры, сохраняющие тепло в самый лютый холод, зарывались в сугробы, как в перину, а поутру снова трогались вперед.

Хорошо воевать зимой. Броня плечи не давит: и рубаху наденешь, и поддоспешник толстый войлочный, и панцирь, и налатник сверху — а все равно не паришься, не хочется скинуть все это на обозную повозку, хоть немного налегке проехать. Не нужно давиться весь поход солониной да вяленым или сушеным мясом — собрал на сани несколько полтей убоины да кур с гусями, рыбы мороженой, и опасаться ни к чему, что стухнет все это али черви сожрут. Грязи нет, дождей не случается, в топь не забредешь. Хорошо. А что убить могут — так кто же за смертью в походы идет? За добычей идут, за славой, зa честью. Родине и Богу служить идут, удаль молодецкую показать, мужчиной себя почувствовать. А Старуха с косой — она все одно где-то рядом завсегда бродит. Кого в пруду рядом с домом водой накроет, кого в бане ударом хватит, кого коликами в могилу сведет, кого покормит чем ненужным за обедом. А уж как мор в гости заглянет — такой урожай для смерти соберет, что никакой самой жестокой сече и не приснится. От смерти под одеялом не спрячешься и подвале не отсидишься. Так чего бояться?

За пять дней отряд добрался до Камы, спустился по ней к Волге и, повернув направо и миновав Казань, на восьмой день вошел в высокие сосновые ворота Свияжска.

Не в пример прошлому разу, в крепости царила толчея. По одну сторону обширного двора, огородясь высокими бревенчатыми щитами, мельтешили стрельцы в красных тегиляях, в шапках с длинным мягким верхом. Ближе к дому воеводы отсвечивало панцирями и шлемами боярское ополчение. Однако же центр жизни находился в самой середине двора, в большой белой палатке с широко раздвинутыми пологами, закрепленными на воткнутых в утоптанную и подмерзшую землю копьях. Подходы к ней охраняли шестеро суровых бородатых стрельцов, но службу несли больше декоративно. Во всяком случае, у спешившихся перед входом Умильного и Матяха никто никаких документов или чего другого не спросил, пропустили беспрепятственно.

Внутри, на выстланной коврами земле, стояло несколько столов. Часть — с самоварами разных форм, еще пара — с пирогами на лотках и разложенными по блюдам кусками мяса; рядом дышала темно-красными углями жаровня. На самом большом столе, стоящем перед креслом с покатой спинкой и вычурными подлокотниками, в окружении четырех бояр красовалась карта. Самая настоящая — очертания родных земель любой русский школьник узнает сразу. Правда, по детализации местности эта карта сильно уступала даже обычным туристским схемам, зато на углах ее красовались некие сильфиды с рыбьими хвостами, стрекозиными крыльями и трезубцами в руках, в районе Узбекистана по ней бродили шестилапые змеи, в Каспийском море плавал, выпуская высокие фонтаны воды, зубастый кит с кошачьими глазами.

Илья Федотович, в отличие от боярского сына, в первую очередь обратил внимание на двухъярусный походный иконостас, стоящий в правом углу, размашисто перекрестился:

— Господь всемогущий, да святится имя Твое, да пребудет воля Твоя, да сгинут…

Андрей торопливо последовал примеру Умильного, однако вслух молиться не стал. Потому что выучить ни единой молитвы так и не удосужился.

120