Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного - Страница 101

101

Впрочем, Андрей заметил, что подобной методикой пользуются многие. Так что, по всей видимости, месяцев через девять в усадьбе и в Рагозах следует ожидать всплеска рождаемости.

На третий день пути обоз свернул с ведущего в Хлынов тракта, полдня шлепал по лужам на узкой лесной дороге, правда, задолго до темноты снова выбрался на торный путь, но теперь уже идущий не к Хлынову, а от него к Нижнему Новгороду. Глубокий брод через Вятку возле крепости Котельницы люди преодолели безропотно — все понимали, что мокрее уже не станут. Однако, пользуясь случаем, Илья Федотович послал в город Трифона — поставить свечу Господу, чтобы смилостивился над путниками и закрыл разверзшееся небо. Молитва подействовала — поутру все увидели, что тучи разошлись и над головами сияет чистое голубое небо. Однако небо это принесло с собой первый морозец. От влажной одежды, из лошадиных ноздрей, изо рта у людей повалил густой пар, и длинная вереница телег стала напоминать деревеньку, в которой затопили сразу все печи.

На десятый день путники переправились через Ветлугу, на двенадцатый — увидели впереди золотые купола и мощные каменные стены Нижнего Новгорода.

Для Андрея, до сего дня посещавшего только Петропавловскую крепость — рафинированную цитадель европейского образца — встреча с настоящим старым русским каменным градом случилась впервые, и он при виде высоченных, с пятиэтажку, коричневых стен от изумления уронил челюсть. Достаточно было одного взгляда на эти незыблемые громады, на монументальные прямоугольные бастионы, со стороной метров пятьдесят, со множеством бойниц, из которых зловеще выглядывали пушечные стволы, чтобы понять: штурмы крепостей с помощью лестниц есть не что иное, как бред плохо образованных кинорежиссеров. Потому что соорудить лестницу нужной высоты просто невозможно. А если и исхитришься срубить нечто подходящее — то к такой стене ее будет не поднять. И даже если лестница поднята, ни один здравомыслящий человек на нее не полезет, пускай никто в городе и не собирается оказывать сопротивления. А если кто-то на стенах еще и отбиваться вздумает…

— Боярин Андрей, — неожиданно осадил коня Илья Федотович. — Да ты только посмотри, кто там впереди тащится! А ну, давай-ка нагоним…

Поначалу Матях не понял, о чем идет речь — тракт от Нижнего Новгорода отнюдь не пустовал. Устланная мелким щебнем вперемешку с рыжеватым речным песком и тщательно утрамбованная дорога имела в ширину не менее пятнадцати метров. По меркам двадцатого века — четырехполосное шоссе. И движение здесь было куда как оживленнее, нежели на хлыновском направлении. Обозы шли рядом с умильновским, обозы тянулись навстречу, проносились одинокие всадники и целые отряды служилых людей. Правда, безоружных.

Однако вскоре взгляд Матяха остановился на небольшом поезде из пяти телег, на которых, кутаясь в дерюгу, сидели босые и полуголые дети и молодые девушки. Впереди скакал роскошный кавалер в подбитом коричневым бархатом плаще, большом мягком берете со страусиным пером, приколотым булавкой с крупным красным рубином, с белоснежным жабо, в пухлом вамсе, из-под воротника которого проглядывали кружева, и в штанах о-де-шос, с большим, набитым ватой галифе, переходящим в облегающие чулки. По такому костюму нетрудно было догадаться, что вместе с невольниками и небольшой кучкой холопов путешествует немец… Боярин Лебтон собственной персоной.

— Здрав будь, соседушка! — окликнул его Умильный. — Куда путь держим? Как дела, как настроение?

Кавалер повернул голову, степенно поклонился:

— И тебе здоровья, Илья Федотович. Вот, в Москву полон везу. С делами и настроением плохо у меня. Мрут татарчата. Заболели через одного. Кашляют. Девки тоже болезные попались.

— Будут тут кашлять, — не выдержал Матях. — Небось тоже под дождем полдороги ехали? А теперь мокрые и голые на холоде сидят. Ты бы их хоть пешком вел, чтобы согрелись.

— Добрый день, боярин Андрей, — вежливо поклонился немец. — Рад видеть тебя в здравии и достатке. А вести рабов пешими неприемлемо. Мы и так двигаемся слишком медленно.

— Тут не пешими вести нужно, — возразил Умильный, — а в баню всех загонять. Да в парилку на два часа под самый потолок. И вином хлебным отпоить да снаружи натереть.

— Сии дикарские методы только погубят товар, — вскинул подбородок кавалер. — Они способны и здорового воина убить, а не токмо больного ребенка. Я использовал научные знания, передовые лечебные способы, созданные в Европе.

— Это кровопускание, что ли? — сообразил Андрей. — Ну, тогда пленникам точно хана.

— Я не дипломированный медик, чтобы проводить такие процедуры, — покачал головой немец. — Я выписал из Гамбурга дорогое зелье эскулапа Парацельса, коим он боролся с мором в Базеле и Кольмаре. И давал его всем полонянам.

— Это какое такое зелье? — заинтересовался боярин Умильный.

Лебтон развязал шнур висящей на холке коня сумки, достал бумажный сверток, осторожно развернул. Андрей с изумлением узнал в изрезанных ножом брусках обыкновенное хозяйственное мыло, не смог сдержать хохота и дал шпоры коню, уносясь вперед.

— Ты чего, служивый? — минуту спустя нагнал его Илья Федотович. — Лебтон твоим поведением оскорбился, чуть не за меч схватиться хотел. Чего потешного увидел?

— Простите меня великодушно, сэр. — Отсмеявшись, Матях придержал коня и дождался немца, ехавшего с поджатыми губами. — Честное слово, я и в мыслях не имел вас оскорбить. Просто я немного знаком с трудами доктора Парацельса и знаю это лекарство. Должен сказать, что оно применяется наружно, причем именно в бане. А вы, подозреваю, давали его пленникам внутрь?

101